Заставляет задуматься...
О том ли мы говорим с нашими детьми? и что вспоминаем, когда наступают майские праздничные дни? Что пытаемся сохранить и то ли, что надо? В эти дни я вспоминаю своего деда, который прошел всю войну с ранениями, контузиями, но я с ним провела немало времени, а вот второго не застала, остались только военные фотографии. Мою маму, которая была в оккупации. И ее рассказы, о ней - трехлетней девочке и о том, что им пришлось пережить в оккупации. Вроде бы говорит взрослый человек, но... так их помнит и рассказывает та самая трехлетняя девочка. "У меня был добрый немец, а у Борьки злой, он ему сапогом зубы выбил и Борька смешно говорил: гое, гое, хебушка нету, маока нету, ничего нету". И как его переодевали в платье и на короткую стрижку вязали бант... перед "расстрельной ямой", а бабушка падала в обморок, стоя в другой шеренге, потому что Танюшка кричала: "Борька, зачем, ты Люсино платье надел?"
Когда и как нам научить наших детей ценить ЖИЗНЬ?
О том ли мы говорим с нашими детьми? и что вспоминаем, когда наступают майские праздничные дни? Что пытаемся сохранить и то ли, что надо? В эти дни я вспоминаю своего деда, который прошел всю войну с ранениями, контузиями, но я с ним провела немало времени, а вот второго не застала, остались только военные фотографии. Мою маму, которая была в оккупации. И ее рассказы, о ней - трехлетней девочке и о том, что им пришлось пережить в оккупации. Вроде бы говорит взрослый человек, но... так их помнит и рассказывает та самая трехлетняя девочка. "У меня был добрый немец, а у Борьки злой, он ему сапогом зубы выбил и Борька смешно говорил: гое, гое, хебушка нету, маока нету, ничего нету". И как его переодевали в платье и на короткую стрижку вязали бант... перед "расстрельной ямой", а бабушка падала в обморок, стоя в другой шеренге, потому что Танюшка кричала: "Борька, зачем, ты Люсино платье надел?"
Когда и как нам научить наших детей ценить ЖИЗНЬ?
